Сегодня тридцатая годовщина аварии на Чернобыльской атомной станции. Ежегодно 26 апреля с 1986 года мы все вспоминаем, как это было, о жертвах и тяжелых последствиях ядерной катастрофы. Накануне очередной годовщины в то страшное событие мысленно возвращаются наши земляки, принимавшие участие в очистке Чернобыля и строительстве саркофага на месте разрушенного реактора, так называемые «ликвидаторы». Они открывают нам другой Чернобыль – непарадный, без ложного пафоса, без стука в грудь: «Мы, герои, спасли мир от ядерного апокалипсиса, предотвратили планетарную катастрофу». «Роботы ломались, а мы держались» Для Анатолия Павловича Федотова Чернобыль начался первого сентября 1986 года. К нему домой принесли повестку: «Вы призываетесь…». Уже через сутки слесарь РМЗ, отец двоих детей, 39-летний Анатолий Федотов был в военкомате на сборном пункте, откуда его направили в поселок Тоцкое Оренбургской области. Из поселка через десять суток после специального инструктажа прямиком в Чернобыль. Прибыв на место катастрофы, первые дни он работал на очистке кровли третьего энергоблока ЧАЭС – убирал куски радиоактивного графита, выброшенного взрывом из реактора. Не считая самого четвертого энергоблока и примыкающей к нему территории, крыша третьего блока была наиболее опасна для работы. Излучения от обломков и графитового канала составляли до 1000 р/ч, а разброс обломков приводил к высокой неравномерности полей, в пределах одного шага радиация могла меняться в десятки и сотни раз. Тогда газеты писали, что на станции работают роботы. Но ни наши роботы, ни зарубежные оказались для этих целей непригодными. Они застревали на обломках, а из-за высоких полей иногда отказывали системы управления. Поэтому эффективным был только человеческий труд. «Роботы ломались, а мы ничего, держались. Понимали, что выхода нет. Любой ценой нужно было очистить крышу энергоблока и построить бетонный саркофаг над взорвавшимся четвертым энергоблоком. Иначе пострадала бы вся Европа» – так просто сегодня, спустя 30 лет после трагедии, объясняет героизм ликвидаторов Анатолий Павлович. Работали на крыше энергоблока всего от трех до семи минут в день. За это время успевали только забраться на крышу сооружения, скинуть графит на землю в контейнер – и снова вниз. Этого было достаточно, чтобы получить солидную дозу облучения. При этом индивидуального дозиметрического контроля не вели, поскольку суточное ограничение дозы выдерживать было практически невозможно даже с учётом времени работы каждого человека в несколько минут, и в итоге суточные дозы фактически фальсифицировались. Дозиметрические данные получались из результатов предварительной разведки и оказывались неточными из-за высокой неравномерности полей на крыше, ведь куски графита и топлива создавали локальные очаги с крайне высокой мощностью экспозиционной дозы. Больше двух дней на крыше блока никто не работал, поэтому через два дня Анатолия перевели на другую работу в условно чистую зону – водителем спецмашины химобработки. Он поливал дороги моющим раствором, прибивал радиационную пыль на автостраде от станции до Чернобыля. Но ветер буквально через два часа нагонял новое облако пыли, которая опять заражала дорогу. Все нужно было делать заново. И так – двадцать дней. Потом еще 20 дней в ожидании замены Анатолий Павлович возил на кухню воду из чистой зоны. Замена шла по мере выбывания, не по числам, не по сроку, по набранной дозе радиации. Предельная норма была 25 рентген. Федотов получил справку – 23 рентгена. Больше получать уже тоже было нельзя. Что это давало? Денежное вознаграждение уменьшалось. Получив справку и запись в военном билете, он еще пару дней ждал в нарядах, пока прибудет замена. Уже в Киеве в гостинице он почувствовал воздействие радиации, стало невыносимо плохо – тошнило и сильно болела голова. Отлежавшись трое суток, ликвидатор отправился домой.

Первое партийное задание На ликвидации последствий чернобыльской аварии работали не только мужчины, но и тысячи женщин. Нужно было спасать людей, помочь родной стране справиться с большой бедой, и в такой отчаянной ситуации они трудились наравне с мужчинами. Год спустя после аварии на Чернобыльской АЭС Татьяну Павловну Водяницкую, заведующую производством чкаловского общепита, срочно вызвали в партком, где и сообщили: в составе бригады пищевиков она направляется на усиление чернобыльского общепита. Татьяна тогда только что подала заявление в ряды еще могучей коммунистической партии и проходила положенный кандидатский срок. Отказаться от первого партийного задания, несмотря даже на то, что она мать двоих малолетних детей, было невозможно. В мае 1987 года Татьяна Водяницкая прибыла в Чернобыль. В задачи молодой женщины входила организация питания ликвидаторов аварии. Работала она в дорожном кафе, там же неподалеку в вагончике жила, причем безвыездно. Основную же часть поваров ежедневно после смены вывозили за 30-километровую безопасную зону. «Обстановка в покинутом жителями городе была жутковатой, – вспоминает Татьяна Павловна. – На опустевших балконах висит уже выцветшее белье, в открытых окнах развеваются занавески. А на деревьях вокруг – ни единого листочка. Они облетели после того, как их полили специальным раствором, превращающим радиоактивную пыль в пленку. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами». Со слов Татьяны Павловны, кормили ликвидаторов очень хорошо. Продуктов было более чем достаточно. Это и мясо высших сортов, и рыба ценных пород, и даже черная и красная икра. В полном ассортименте молочные продукты и самые свежие овощи и фрукты. Вода только завозная. Блюда готовили только крупнокусковыми порциями, поскольку большой кусок мяса или рыбы меньше вбирал в себя радиацию. Два полных месяца пробыла Водяницкая в Чернобыле. Когда уезжала, в ее личную книжку ликвидатора внесли запись, что получила всего 4,2 рентгена – до смешного мало. Индивидуальные дозиметры были, но ту дозу излучения, которую получали в Чернобыле, не фиксировали, поскольку превышала установленную норму в разы. Как обычно, учли только воздействие общего радиационного фона. А ведь даже личные вещи, которые пролежали в чемодане, пришлось выбросить – за время командировки они набрали такое количество радиации, что их не пропустил дозиметрический контроль. По возвращении Татьяна Павловна сразу же попала в больницу. Было совершенно очевидно, что ее заболевания связаны с воздействием радиации. Но через девять месяцев молодую женщину вновь командируют в Чернобыль, на этот раз без уговоров и объяснений, мол, Москва так распорядилась. Во второй приезд в Чернобыль казалось, что природа ожила, кругом все бурно цвело, завязались плоды, которые затем достигли огромных размеров. А река  Припять кишела рыбой. Но у входа в столовую контролирующие уровень радиации дозиметристы то и дело фиксировали превышение радиационного фона у входящих ликвидаторов, которых тут же направляли мыться. Сегодня о проблемах со здоровьем Татьяна Павловна рассказывать не любит, как и жалеть о своих поездках в Чернобыль. Что сделано, то сделано. Вот только ее сердце до сих пор сжимается от воспоминаний того, что видела 30 лет назад в 30-километровой зоне вокруг станции.

Когда беда страны беда каждого «Порой приходится слышать от ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС, что не знали, куда едут. Не буду говорить за остальных, но я знал – и куда, и зачем. Никто не уговаривал и не обманывал, просто сказали, что случилась большая беда, требуется помощь. Время было другое, да и люди другие. Беда страны тогда была бедой каждого. Слова «долг», «честь», «Родина» что-то значили. Тем более для меня, кадрового военного. Получил телефонное сообщение из штаба части быть готовым отбыть в командировку в Управление ВВ по Молдавии и Украине…» – так начал свою историю Чернобыля Сергей Иванович Баянов. На то время ему было всего 25 лет, и служил он прапорщиком в Тоцком военном гарнизоне. О том, что командирован в Чернобыль, скрыл от родителей, чтобы не волновались. Сергей Иванович прибыл на место аварии в сентябре 1987 года. Четвертый энергоблок был уже закрыт бетонным колпаком, уходившим под землю на тридцать метров, чтобы грунтовые воды не загрязнили реку Припять, но все равно территория станции по-прежнему оставалась опасной для окружающей среды. Нужно было провести дезактивацию самой станции, подстанции и города Припять. «Дезактивация» хотя и звучит как-то очень сложно, а на деле, все было очень просто, – вспоминает ликвидатор. – Суть наших действий была очень проста: из так называемых АРСов, автомобильно-разливочных станций, заполненных водой со стиральным порошком, который впитывал радиоактивную пыль, мы промывали все строения станции. Снимали асфальт и верхний слой земли и захоранивали их». Первый месяц он работал на крыше третьего энергоблока, самого опасного участка станции после четвертого энергоблока. Нужно было выскочить на площадку уцелевшего энергоблока, которая была уже очищена, и по лестнице подняться на площадку выше. Там были разбросаны графитовые стержни, обломки и песок. Все это было нужно лопатой скинуть вниз. Работали по пять минут, но все равно успевали получить максимально допустимую дозу облучения. Второй месяц трудился внутри третьего блока, где работали уже по 20 минут, и третий месяц – проводил дезактивацию подстанции по полчаса через день. Как и многим ликвидаторам, Сергею запомнились город Припять, красивый и уютный город атомщиков, но с пустынными улицами, безлюдные деревни, утопающие в зелени и с бродячими животными, и, конечно же, тот самый сосновый бор вокруг станции, который ликвидаторы окрестили «рыжим лесом». «Ноги отказывались ступать на эту землю. Казалось, что даже воздух отравлен. Но раз уж мы оказались там, нужно было вести себя достойно и делать то, что должны», – признался в конце разговора ликвидатор аварии Сергей Иванович Баянов.

«Нам доверили дело государственной важности» «Об аварии на Чернобыльской АЭС наш Тоцкий военный гарнизон узнал в числе первых. Химический батальон, в котором я служил, с первых же дней приступил к подготовке специалистов для ликвидации последствий аварии на атомной станции. Тогда даже мы, кадровые военные, не до конца понимали серьезность того, что случилось. Пожалуй, и самые опытные эксперты полностью не осознавали, что нас всех ждет впоследствии», – говорит Владимир Иванович Марков, начиная свой рассказ о Чернобыле.

огда эта авария молодому прапорщику казалась такой далекой, что он и предположить не мог, что через полтора года окажется там, в эпицентре трагедии. Просто пришел приказ отбыть в Чернобыль. Можно было и отказаться, но кадровый военный не мог себе позволить подобную слабость, даже несмотря на то, что жена с сыном только что выписались из роддома. «Да и отец бы меня не понял, ведь я внук полного георгиевского кавалера», – признается Марков. В декабре 1987 года ему вручили приказ, а через две недели после инструктажа, второго января, был уже в Чернобыле. Назначен он был на офицерскую должность – начальником по финансово-экономическим вопросам, поскольку офицеры, поняв серьезность последствий радиационного воздействия, уже отказывались ехать на место аварии. Но, несмотря на офицерскую должность, Владимир Марков каждый день выходил на станцию рабочим. Работал по укреплению саркофага и дезактивации территории станции и подстанции. «В основном военкоматы старались собрать водителей, механизаторов и врачей из гражданских. По специальности, как правило, они не работали ни дня. Махали лопатами вместе со всеми, возили песок и щебень, ровняли и засыпали грунт, укладывали бетон, свозили в могильники мусор, обмывали дезактиватором сооружения станции, убирали куски радиоактивного графита, выброшенного взрывом из реактора. И никаких разговоров, что мы спасаем мир, просто все делали свое дело, и никто об этом не думал», – вспоминает Владимир Иванович. Перед каждой сменой станционные дозиметристы обследовали территорию, отмечали самые грязные участки и рассчитывали допустимое время работ по ликвидации последствий катастрофы. Ликвидаторам ежедневно сообщали, какой сейчас на ЧАЭС радиационный фон, какую дозу они получают. Но что означают эти цифры, большинство просто не понимали. У каждого был свой индивидуальный дозиметр, каждый день с них снимались показатели, но фактически ставились средние дозы по станции. Так что, какую дозу получили ликвидаторы, сказать никто не может. Во многом именно поэтому чернобыльцам впоследствии пришлось тратить много сил на борьбу не только с болезнью, но и с государством, не желавшим признавать нанесенный их здоровью ущерб. Но поскольку прапорщик Марков знал, что такое радиационное излучение и каковы его последствия, вел себя крайне осмотрительно и предостерегал своих подчиненных. Поэтому перед каждым выходом на станцию по его инициативе территорию проверяли свои дозиметристы, а не станционные. «Были обязательные условия работы в зоне, но не все их придерживались, – уточняет Владимир Иванович. – Многие ликвидаторы поначалу даже не догадывались, какой вред был нанесен их здоровью за месяцы, проведенные в зоне поражения. Ничего не зная о радиации, они нарушали элементарные требования безопасности. Снимали респираторы, через которые было сложно дышать, и в легкие попадала радиоактивная пыль. Обмывали зараженные помещения электростанции голыми руками, без защитных перчаток, потому что так было проще работать. Не все было так однозначно, как описывают в прессе. Конечно, и выпивали, хотя, помните, был сухой закон, и не всегда все делали по уставу. Но мы были добровольцами и гордились, что нам доверили дело государственной важности». Был в ликвидаторском периоде прапорщика Маркова и такой случай. Он обнаружил в финансовых документах нарушения: выход на станцию ставили тем, кто там вообще ни разу ни бывал, и в основном приближенным к командному составу. Это были так называемые «подснежники». Им за каждый выход на станцию шли денежные выплаты и, соответственно, увеличивались дозы полученной радиации в личных книжках. Владимир Иванович восстановил справедливость. Пять месяцев Владимир Иванович Марков участвовал в ликвидации Чернобыльской катастрофы. В конце апреля он вернулся в Тоцкий военный гарнизон, где продолжил службу.

Л. АБЗАЛИЛОВА.